Странное соглашение. Нельзя не удивляться, почему Кэт позволила выставить себя из дома и почему согласилась оставить детей. Она знала о влюбленности Чарли в Эллен Тернан и, имея такой козырь в руках, могла бы диктовать любые условия. Пусть она была спокойная и, возможно, недалекая, но единственное объяснение такой покорности, по-видимому, кроется в таинственном намеке Диккенса на наличие у нее расстройства умственной деятельности, «которое заставляло жену думать, что ей лучше жить одной». Не знаю, на каком основании, но делались предположения, что это тактичный намек на то, что Кэт пила. Если она превратилась в законченную алкоголичку, это объясняет, почему Джорджи занималась хозяйством, присматривала за детьми, почему их оставили с отцом, когда мать переехала в новый дом, и почему Джорджи написала следующее: «Неспособность бедняжки Кэт заниматься детьми ни для кого не была секретом». Возможно, сына Чарли попросили с ней жить, чтобы мать не так сильно злоупотребляла спиртным.

Диккенс был слишком знаменитым человеком, и потому его личные дела всегда давали повод для сплетен. Многие из его друзей считали, что в данном случае он поступает плохо, и тем самым вызывали в нем глубокую враждебность. Скандальные слухи распространялись не о его связи с Эллен Тернан, как можно предположить, а о его отношениях с Джорджи. Диккенс был в ярости и, полагая, что эти слухи исходят от родителей Кэт и Джорджи, заставил их – под угрозой оставить Кэт без дома и денег – подписать заявление, что они не верят в предосудительные отношения зятя и его свояченицы. Семейство Хогарт две недели сопротивлялось такому шантажу. Родители должны были знать: если он выполнит свою угрозу, Кэт может обратиться в суд – правда на ее стороне; и если они не осмеливались дать ход делу, значит, у Кэт было рыльце в пушку, и им не хотелось предавать это гласности.

В этой истории Джорджи выглядит загадочной фигурой. Сплетни так разрослись, что Диккенс почувствовал необходимость рассказать публике свою версию разрыва с женой. В письме, опубликованном сначала в «Нью-Йорк трибьюн», а затем в английских газетах, он пишет о Джорджи: «Клянусь честью, на свете нет более добродетельного и безупречного существа». Тем самым он отрицал, что у него были с ней сексуальные отношения. Вполне вероятно, что Диккенс говорил правду. Джорджи, наверное, его любила и ревновала к Кэт настолько, что после смерти Чарлза, редактируя собрание его писем, вычерк нула из текста все добрые слова о жене; однако церковь и государство видело налет инцеста в браке с сестрой даже умершей жены, так что Джорджи в голову не приходила мысль, что у нее может быть что-то, кроме нежной сестринской дружбы, с мужчиной, в чьем доме она прожила пятнадцать лет. Кроме того, Чарлз был страстно влюблен в Эллен Тернан. Возможно, Джорджи довольствовалась ролью преданного друга великого человека и тем, что имела над ним неограниченную власть. Странно, но она радушно принимала Эллен Тернан в Гэдсхилле и даже с ней подружилась.

Диккенс под именем Чарлза Тринэма снял для Эллен дом в Пекхэме, и не так давно посетителям стали показывать дерево, под которым любил сидеть мистер Тринэм, писатель. Здесь Эллен жила до смерти Диккенса, и здесь она родила ему сына. Расстояние от Гэдсхилла до Пекхэма было невелико, и Диккенс оставался у Эллен на две, а иногда и на три ночи. Однажды они вдвоем ездили в Париж.

Приблизительно во время разрыва Диккенс стал сам читать свои произведения, много разъезжал по Англии и вновь отправился в Америку. Его актерский дар пришелся как нельзя кстати, и он имел оглушительный успех. Но огромное напряжение и постоянные поездки измотали его, и окружающие стали замечать, что, хотя ему еще нет пятидесяти, он выглядит стариком. Однако его деятельность не сводилась только к этим выступлениям: за двенадцать лет – от разрыва с женой и до смерти – он написал три больших романа и одновременно руководил очень популярным журналом «Круглый год». Неудивительно, что его здоровье пошатнулось. Врачи предупреждали Диккенса, что ему следует позаботиться о себе, но восторженные приемы публики, аплодисменты окрыляли его, и он настоял на еще одном туре. В поездке ему стало так плохо, что ее пришлось прервать. Вернувшись в Гэдсхилл, он засел за роман «Тайна Эдвина Друда». Но чтобы рассчитаться с устроителями гастролей, которые пришлось так резко оборвать, Диккенс согласился дать еще двенадцать выступлений в Лондоне. Это было в январе 1870 года. «Зал в Сент-Джеймс-холл был переполнен, зрители вставали и аплодировали при каждом появлении писателя или его уходе»[50]. Приехав в Гэдсхилл, Диккенс возобновил работу над «Эдвином Друдом». Однажды в июне Джорджи, которая жила вместе с ним, заметила за обедом, что он плохо выглядит. «Пойди приляг», – сказала она. «Да, пожалуй», – ответил Диккенс. Это были его последние слова. Она не смогла его удержать, и он рухнул на пол. Джорджи послала за его двумя дочерьми, находившимися в Лондоне, и на следующий день одну из них, Кэти, находчивая и предприимчивая женщина отправила сообщить это известие его жене. Кэти вернулась в Гэдсхилл с Эллен Тернан. Диккенс умер на следующий день, девятого июня 1870 года. Его похоронили в Вестминстерском аббатстве.

В этом кратком обзоре жизни Диккенса я ничего не сказал о его стойком и живом интересе к социальным реформам и страстной борьбе за права бедных и угнетенных. Я ограничил себя рамками его личной жизни, так как мне казалось, что от этого выиграет книга, с которой я предлагаю читателю познакомиться. «Дэвид Копперфилд» – во многом автобиографический роман; и хотя Диккенс писал не автобиографию, а роман, он взял достаточно материала из собственной жизни и переделал его в своих целях. В остальном сработало его богатое воображение. Прототипами мистера Микобера и Доры, как я уже говорил, были отец писателя и его первая любовь, Мария Беднелл; Агнес частично олицетворяла идеализированные воспоминания Диккенса о Мери Хогарт и частично передавала его впечатления от ее сестры Джорджи. Дэвида Копперфилда в десять лет заставил работать злой отчим, как Диккенса – собственный отец, и он так же страдал от «деградации», так как ему приходилось общаться с мальчиками своего возраста, которых не считал ровней себе.

Дэвид Копперфилд сам рассказывает свою историю. Этот прием романисты часто используют. У него есть преимущества и недостатки. Одно из преимуществ в том, что автор должен придерживаться нити повествования; он может рассказывать только о том, что сам видел, слышал или сделал. Это шло Диккенсу на пользу – обычно его сюжеты сложны и запутанны, и читательский интерес иногда переключается на персонажи и события, не влияющие на суть истории. В «Дэвиде Копперфилде» – только одно такое отступление: рассказ о взаимоотношениях доктора Стронга с женой, тещей и кузеном жены; с Дэвидом Копперфилдом рассказ никак не связан и сам по себе скучен. Этот прием имеет еще одно преимущество: он делает историю более правдоподобной и завоевывает симпатию читателя. Вы можете одобрять рассказчика или не одобрять, но он концентрирует ваше внимание на себе и потому овладевает вашей симпатией.

А недостаток приема в том, что рассказчик, он же герой, не может, не пойдя против скромности, сказать вам, что он красив и привлекателен; он кажется хвастливым, когда рассказывает о своих мужественных поступках, и глупым, когда не понимает того, что давно ясно читателю, а именно – что героиня его любит. Но еще больший недостаток, от которого не могут полностью избавиться авторы подобных романов, заключается в том, что герой-рассказчик кажется менее интересным по сравнению с теми персонажами, с которыми вступает в контакт. Я задавался вопросом: почему так происходит? И вот единственное, что приходит на ум: автор видит героя изнутри, субъективно, – ведь он сам им является, – и наделяет его смятением, слабостью, нерешительностью – тем, что чувствует в самом себе; в то время как других он видит снаружи, объективно, посредством воображения; и если это писатель, наделенный присущим Диккенсу особым даром, он вкладывает в эти образы драматическую мощь, безошибочное чувство комического и экстравагантного и тем самым делает их поразительно живыми и затмевающими собственный образ.